"Дивный сад"
(Заметки о русской поэзии)

Мы на пороге открытия русской поэзии... - Полноте, уж свою-то поэзию мы знаем! - Э, братцы, "мы ленивы и не любопытны" - как говаривал Пушкин. И знаем чего да не разумеем.

В начале ХХ века, как и ныне, Россия была в разрухе и нестроении. Гражданская война, голод, холод, бандиты. А в Москве состоялась первая выставка древнерусских икон. Русская и несовсем русская интеллигенция была поражена. А на самом-то деле разве это было открытие? Вплоть до ХХ века в глубинке продолжали писать иконы в средневековой манере да и по средневековым технологиям. Это там, у эстетов называется "примитив". Хотя - Бог видит! - примитив это то, над чем они ломают головы: Малевичи, Кандинские, Пикассы и Дали... Известный знаток древней живописи Д. А. Ровинский, обследовав Рублевскую "Троицу" заключил, что перед нами образец позднейшей итальянской живописи. В это время был найден способ поновления икон (уайт-спиртом) . С "Троицы" сняли первый слой, затем еще и еще... и открылся Рублев!.. Но где вообще-то были глаза у нашей интеллигенции? Ведь не все иконы потемнели, не все были записаны... Стояли нетленными фрески древних наших соборов. Но прихожанам невдомек, а эстеты - мимо, мимо... Нет, дело не в уайт-спирте, как казалось Флоренскому и Трубецкому, а в устройстве наших глаз.

Не то ли происходит сейчас и с русской поэзией? Нам мнится, что за Пушкиным "простирается темное поле" с одним только единственным "Словом о полку", но стоит смыть потемневшую олифу нашего зрения и мы увидим "вертоград цветущий"...

Праславянский язык вместе со своей словесность (устной, фольклорной, разумеется) выделился из общего индоарийского корня шесть тысяч лет назад. Об этом говорит лингвистика. Фольклористика указывает нам на другой рубеж: около тысячелетия назад, как раз накануне крещения Руси, завершился процесс создания русского языка и русской словесности. Все основные фольклорные жанры были сформированы. Пять тысяч лет приуготовлялась Россия к принятию православия... И оно совершилось. В исторических рамках - почти мгновенно. Проповедовали апостолы и в Индии, и в Китае, и здесь, на нашей земле в Орду ездили... и не преуспели. А пока ездили, два первых Рима пали. Это все что-то ведь значит.

Так уже шесть тысячелетий назад общие индоарийские мифы, сюжеты, поэтические образы разделились на протославянские, протогерманские, протогреческие... Впрочем, это и библейской традиции не противоречит: вавилонское столпотворение тогда и было. Отсюда и шло формирование русской культуры, русского менталитета, словесности. Россия это не просто суперэтнос, это не Европа и не Азия, не среднеарифметическое "евразийство", а особый материк на котором сложились особый тип сознания, язык, поэтика. Отсюда образно-символический язык нашей поэзии ( см."Последняя сказка"). Для русской поэзии совсем не свойственны метафоры и аллегории - порождение цивилизационного процесса Запада, чужды дуалистичность сознания и индивидуализм творчества. И творчество соборно и сознание теоцентрично и иносказание не к делу ибо есть прямая обращенность к Бытию, сосредоточенность не на личности, а на судьбе. Промыслительность - в противовес фатализму и року. В конечном счете словесность это моделирование догреховного состояния, созерцание Бога: Сло -весность: ведение Слова. Эта архаика, эта "Адамова тайна" сохранна в русской литературе и ныне.

С VI века начинается движение славян на Балканы (в Македонию, Боснию, вплоть до Спарты) - начинается процесс взаимодействия с нечуждой нам по общему корню греческой православной культурой, некое припоминание, а потому и быстрое воцерковление славян (сама этимология "славянства" : "народ Слова"). Православие привнесло в русскую словесность не только самое себя, но и всю древнейшую культуру, унаследованную Византией: греческую, сирийскую, иудейскую, египетскую, отчасти и народов латинского мира... Русская словесность перешла в свою письменную фазу вместе с первыми русскими писателями - Кириллом и Мефодием ( 860 гг ). Всякий раз, открывая Псалтирь и Евангелие, мы общаемся с ними без переводчика. Вот Поэзия не превзойденная и не исчерпанная доселе! За сим - Иларион, Нестор, Мономах и мнози иные.

Преобразилась и устная традиция: явились апокрифические легенды, духовные стихи, богатырский эпос обрел новые формы. Даже лирическая песня, даже обрядовая подверглись воцерковлению, хотя и в меньшей степени. "Язычество", "двоеверие" - все это не совсем точные, если не провокационные исторические концепции. Большая часть дохристианской мифологии ( душа народа - всегда христианка) преобразилась и нашла себе место внутри православной традиции. Можно ли представить себе, что древняя Русь могла жить изолированно от Православия и просуществовать до сих пор? - Сгинули бы "аки обры". Начался новый этап русской поэзии - этап осмысления и перевода из подсознательной плоскости в литературную христианских идеалов, т.е. создание русской идеологии. На основании Народности и Самодержавности воздвигалось Православие.

Действительные потери наша традиционная словесность ( т.е. совокупность традиции письменной и фольклорной) понесла в новейшее время, и не в следствии христианизации, а по причине секуляризации национального сознания - глубоко внутреннего процесса, обусловившего и западное влияние, проявившегося в Смуте, Расколе, а особенно в реформах Петра и всего проистекшего из них. Не худо бы нам оставить принятое в науке и по сию пору деление культуры на письменную и дописьменную. Налицо полное тождество мышления творцов и в той и в этой традиции. Водораздел культур проходит по границе: традиционное - цивилизационное. (Категории авангардного, консервативного, революционного и пр. - это относительные категории, нам важны абсолютные.) Традиционный тип сознания есть религиозный, а цивилизационный - гуманистический, антропоцентричный. Здесь мы имеем два типа литературного творчества и внешне и функционально не похожие. Фольклорный текст определяется тремя признаками: особенностью создания, передачи и хранения. Еще Гильфердинг (1871) отмечал, что сказителю не известен точный текст "старины" - он воссоздается в процессе пения или рассказа. Произведение строится из словесных формул (словосочетания, имеющие знаковое значение), эпизодов (эпизод отражает мифологию, он имеет магическое значение), наконец сюжета. Есть и мелодия - она организует текст в процессе его создания. Как это происходит, знает только сам сказитель: "Я пою, а в нутре как бы не то делается, когда молча либо сижу. Поднимается во мне словно дух какой и ходит по нутру-то моему. Одни слова пропою, а перед духом-то моим новые встают и как-то тянут вперед и так-то дрожь во мне во всем делается. Лют я петь, лют тогда бываю, запою и по-другому заживу, и ничего больше не чую. И благодаришь Бога за то, что не забыл он и про тебя, не покинул, а дал такой вольный дух и память". (С.В.Максимов // Избр. произ., М.1987, т 2, С471). О передаче. При исполнении часть поэтического содержания передается непосредственно на подсознательном уровне. Поэтому на бумаге мы видим лишь "литературную тень" текста, да и при живом исполнении, не имея опыта восприятия, содержания не постигаем. Для современного человека требуется перестройка самого типа сознания. Но и в литературном эквиваленте подлинные фольклорные тексты предстают на недосягаемой для современных авторов высоте.

О сохранении. Фольклорный текст хранится не на бумаге и не в памяти. Сказителю надо "запомнить" не десятки строчек, а десятки тысяч и пронести их через века. Поэтому текст именно воссоздается из подсознательного "банка данных", все время варьируется, но сохраняет свое сущностное содержание. Итак, передача и хранение фольклорного текста специфичны, а способ создания характерен и для традиционной письменной культуры. Летописцы писали свои летописи сразу - без черновиков, а изографы творили фрески без эскизов. Все это невозможно вне традиционной формы сознания.

С ХVI века начинается упадок традиционной культуры. Особенно заметно это в иконописи (тут факты налицо): переход от символического языка к реалистическому проявляет несоответствие формы и содержания. Но то же происходит и в поэзии. В России (пока в городах) начинается цивилизационный процесс - и устная и письменная традиции теряют почву под ногами. Удерживающим в этом апостасийном потоке является народная культура, но и она уже начинает меняться. Первая волна западного влияния на русскую словесность определилась в ХVII веке. Это латино-немецко-польское влияние. Придворные певцы-Бояны остались в далеком прошлом, скоморохов, вольготно певших до 1648 года при дворе Алексея Михайловича, вдруг стали гнать. "Слово о полку", "Моление Даниила заточника", "Поучения Мономаха",.. - оказались невостребованными, сгинули в монастырских архивах и кострах Тишайшего. Летописание пресеклось... (Все это потом придется открывать заново).

Теперь в моде было иное: переводная и псевдопереводная литература, что пришла на Русь вместе с книгопечатаньем. "Повесть о Бове королевиче" или "О Петре Златых ключей". А поэзия... Через Польшу, через Киевскую лавру, вместе с театром и иными причудами пришел к нам латинский неудобоваримый стих. В ХVI веке церковная мистерия, уже забытая на Западе и в Польше была достоянием лишь иезуитских коллегий, однако в Киево-могилянской (основана Петром Могилой в 1613 году) нашла благодатную почву. А там, вместе с будущими идеологами Раскола попала и на Москву. Был у нашей церкви когда-то свой театр ("Пещное действо") заимствованный из Византии. Но в Греко-Русской традиции и на Западе литургическая драма прошла различные пути (Х - ХVI вв). В ХVII веке эта поэзия вернулась к нам совершенно неузнаваемой, как плод западного ренессансного и просвещенческого уже искусства. Так и орган изобретен был в Византии, но ни в Константинополе, ни в Москве музыка Баха была бы не возможна. В 1672 году по распоряжению Тишайшего (а как раз накануне родился Петр Алесксеевич) лютеранским пастором Иоганом Готфридом Грегори "учиняется хоромина для комидийного действия". Грегори набрав актеров из местных немцев ставит пьесу собственного сочинения - "Артаксерксово действо". Впервые "русские" светские стихи зазвучали со сцены, правда, с немецким акцентом. Алексей Михайлович был в восторге. Поощренный Грегори, на скорую руку перевел с немецкого еще пять пьес. Впрочем, и переводил-то он не сам, а с помощью толмача посольского приказа Георга Гивнера (автографы Грегори написаны по-немецки). Взойдя на престол Федор Алексеевич (1676) хоромину закрыл, но не надолго... Поклонниками "комидий" стали царевна Софья и передовое боярство того времени, быстро переодевшееся в немецкое платье.

Вслед за Грегори явились драмы Симеона Полоцкого ("О блудном сыне", "О Новуходоносоре"), приглашенного из Полоцка (1664) в качестве воспитателя Федора Алексеевича. Полоцкий выпустил первые в России стихотворные сборники: "Рифмологион" и "Вертоград многоцветный" (1678). А в 1680-м напечатал Псалтирь в переложении силлабическими стихами. Помимо содержательного невосприятия силлабики на Руси была и чисто языковая препона: в польском, как и в латыни, ударение всегда на двух последних слогах, а в русском оно может быть где угодно. (В польском фольклоре это правило, правда, не соблюдается, но 700 лет католичества не прошли даром.)

Взялся за драмы, еще в бытность свою в Киеве, и Димитрий Ростовский (автор Четьи-минеи). Помимо средневековых мистерий Димитрий использует в своем творчестве духовные стихи, но опять же не русские, а западные (moralites). Шесть драм поставил он вместе со своими семинаристами, будучи митрополитом Ростовским...

Мы не будем углубляться в историю силлабической поэзии, но вот что важно. Наше литературоведение толкует о каком-то развитии, каком-то прогрессе от примитивных форм далее через Кантемира к Державину, Сумарокову, Дмитриеву, Пушкину... Словно не существовало одновременно русской народной поэзии: дошедшие до нас записи былин и песен, тексты лубков и лубочной литературы (не опубликованные до сих пор), стихотворные рукописи ("О горе-злочастии")... Не было словно раешного стиха и скоморошьего театра. Уровень действительно русской поэзии несопоставим с придворными виршами Грегори, Полоцкого и др. В народ их поэзия не пошла, однако на литературную традицию повлияла глубоко. Поэтическая линия "Рифмологиона" протянется через Ломоносова, Державина, Жуковского до наших дней: одический стиль, панегирики царю, элегии на смерть и чуждое русскому духу морализаторство. А пристрастие к аллегории и метафорический способ изложения вместо образно-символического - через Блока до Пастернака и до Бродского, из которых силлабическая ломка русской ритмики так и прет. Тут пропасть между Россией и апостасийной поэзией.

ХVIII столетие начавшись протестантским засильем, окончилось французским. Петра Первого интересовала навигация и геометрия, а не поэзия. Впрочем, у голландцев и датчан ее и не было. Литературой номер один в Европе сделалась французская. Поэтому мы перейдем прямо к Пушкину. И папа, и дядя Александра Сергеевича, и все их окружение баловались стишками по-французски. А как же иначе - дворянство по-русски уже и не разумело. Само собой первые свои стихи Пушкин так же написал по-французски. Да и кличка у него была лицейская: "француз". Была, конечно, и Арина Родионовна, был и патриотический подъем 1812 года, но было в противовес тому и преподавание литературы в лицее: "...Читал охотно Апулея, а Цицерона не читал". В общем-то чуда не должно было быть, а оно совершилось. Ломоносов, к слову, и сам был из народа, и патриот вроде, и гений во всех отношениях... а где же русская словесность? Так и не научился - немцы слух отшибли. А пушкинское окружение и талантливо - через край, и за Россию души полагало. Да только Рылеевы с Кюхельбекерами сами себя народом не ощущали, любили издалека.

Но был России дар. Был Удерживающий. Перед Пушкиным задача стояла посложнее, чем перед Кутузовым. Не просто француза разбить, надо было духовно родиться заново, русским стать. А тут ссылка за ссылкой. - Куда? - Туда, в народ: Из письма брату Льву (1824): "...Вечером слушаю сказки - и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки!..." Очевидцы вспоминают, как этот любитель европейской оперы, переодевшись в крестьянскую рубаху, ходил на святогорские ярмарки подпевать каликам духовные стихи. И они зазвучали - до самого конца, до каменноостровского цикла, до "Чудный сон мне Бог послал".

И Черная речка это уже житийный поступок, факт русской литературы. Ибо: "Пора, мой друг, пора..." И было мученичество и было покаяние. Пушкин угас - солнце русской литературы взошло. Произошел поворот в национальном сознании, возврат литературы (а это значит не столько писателя, сколько читателя) на отечественную стезю. Стезю народную и православную, давно уж покинутую под звон "содвинутых разом стаканов". Покинутую, конечно, из самых благих побуждений, но покинутую... Не сразу осозналось. Так у Жуковскоко: "Что-то сбывалось над ним... И спросить мне хотелось: что видишь?" Но сбылось, состоялось.

Заметил ли кто: у Пушкина почти нет метафор, исчезают они у позднего Есенина и вовсе нет их у Рубцова? Отчего метафора? - От того, что "Другому как понять тебя...", "Мысль изреченная есть ложь..." Язык иносказаний есть творчество павшего Адама, попытка назвать то, что не называется, вернее, грешной нашей сущностью не постигается. Тут рождается иной - цивилизационный тип литературного творчества, принципиально отличный от традиционного. Традиционная знаковая система слов-образов складывается вместе с языком и фольклором (это единый процесс). Современная поэзия через метафору (буквально - сверхформа), через эпитет (взамен словесной формуле) и другие средства поэтики создает свой, параллельный образный язык - секуляризированный по сути. Когда же поэт обращается к Истине у него открывается другой язык, не метафорический, а образный - что восходит к традиционной словесности.

* * *

Один из поворотных пунктов апостасии русской словесности - Александр Блок. Об Александре Александровиче следует сказать особо, именно в нем наиболее четко обозначился переход к эпохе декаденса. Это эстетическое определение говорит мало. Суть декаденса в окончательном усвоении дуалистического мировоззрения. Если говорить о русской литературе, как о носительнице русской идеологии, то вместе с приходом декадентов она утратила все три составляющие русской идеи: самодержавие, православие, народность. Отсюда либерально-демократический тон, туманное богоискательство, а затем и атеизм, и, наконец, космополитизм, забвение народных традиций. Все это характерно для нового этапа влияния в русской поэзии - еврейского этапа, бывшего вслед за польско-латинским и французским. Влияния уже не внешнего, но внутреннего - на уровне перестройки менталитетов.

В новейшей русской литературе всего три Удерживающих, всего три национальных, т.е. народных поэта: Пушкин, Есенин и Рубцов. Что значит поэт национальный? - Национальный - значит носитель национальной идеи, Русского Духа, того, что в России непреходяще. Идея (от греч. эйдос) - это первообраз, слово однокоренное с "идеалом". Говоря о Русской идеи, не политическую формулу имеем ввиду, а всю культурную традицию, в том числе литературную. Что такое история? - Это культура народа, реализовавшаяся во времени. А что такое культура? - Это национальная идея (совокупность идеалов) или, в конечном счете, промысел Божий об этом народе, реализовавшиеся в пространстве.

Человек грешен и не были, конечно, прямыми пути и поименованных поэтов. Но они удержались сами (в русле русской идеи) и держат по сей день всю нашу литературу. А экзамен на этом поприще принимает сам народ, награждая безотчетной, но подлинной любовью.

А что же литературоведение? - Оно опять в полном неведение. Все то, что оно старательно объясняло и внушало нам, рассыпалось как карточный домик. Отчего так? - От того, что изначально сложилось оно, как секуляризированная наука западноевропейского типа (православное направление критики поэтов пушкинского круга оказалось невостребованным). Между тем стержневое направление русской литературы осталось именно русским, т.е. по сути - в рамках традиционного мышления. Отсюда несоответствие предмета и науки его изучающей.

В ХХ веке Российская держава рушилась дважды: в 1917-м и в 1991-м. И каждый раз падению предшествовала деградация государственной идеологии - несоответствие ее народному идеалу. Каждый раз мы наблюдали буйный расцвет апостасийной литературы. А удерживающим оставалось только всходить на Голгофу. Их на самом деле было не трое, а - как в фольклорные времена - много больше, но то - не явленные, а тайные наши певцы и поэты. Так, в святоотеческом учении есть понятие о "тайнопрославленных святых", о ком мы не знаем, но чьими молитвами держимся.

Вернемся к декаденсу, к этому расцвету или, вернее, провалу. Блок был выбран в первые поэты века. Расколотая и гибнущая (в православном смысле) интеллигенция искала и нашла своего поэта: нашла и боготворила... В Блоке как бы два человека, два начала. Одно западное, секуляризированное, бунтующее и бессильное, привнесенное через еврейскую кровь, немецкую философию, французский символизм...

...И черная земная кровь

Сулит нам, раздувая вены,

Все разрушая рубежи,

Неслыханные перемены,

Невиданные мятежи.

Но в Блоке жив и русской человек. Он мучается "недовоплотившейся" любовью к России: "Тебя жалеть я не умею..." И где есть эта любовь, пусть несостоявшаяся и, как ему кажется, не взаимная, там есть поэзия Блока. Русская поэзия, настоящая. Но таких строк не много. Собственная судьба воспринята поэтом, как "возмездие" за свою "недовоплощенность". Национальным поэтом Блок не стал...

Но там, куда вела его "черная земная кровь", там, где блуждал он в потемках, видя впереди то Христа с красным знаменем, то скифов, то фонарь над аптекой... там действительно свершилось возмездие. И многие пошли за этим вторым Блоком, как за дудочкой крысолова... Блок первый - русский был им не нужен. "Эх, эх, без креста" Ваньки наши Карамазовы отправились искать нового бога, да и заблудились в трех соснах. Бога не нашли и от России отпали. Вот вам и дуализм, и разрушение традиции и глухота к Русскому. Она не с Блока начинается... Ну, допустим, Полоцкого иезуиты с толку сбили, Ломоносова - немцы, а вот Некрасов, к примеру, Николай Алексеевич - "знаток русской души":

Выдь на Волгу, чей стон раздается

Над великою русской рекой?

Этот стон у нас песней зовется,

То бурлаки бредут бечевой...

- Это о русском фольклоре. А вот о русском народе:

Все, что мог ты уже совершил:

Создал песню, подобную стону,

И духовно навеки почил.

Что касается фольклора, то до него сам-то Николай Алексеевич ох, как сильно не дотягивает... А ведь после Некрасова были еще и Рябинины, и Кривополенова, и Шергин, и еще - несть числа истинным русским поэтам, на которых и Русь стоит от века. Ну да их задвинули, затеряли, загромоздили кумирами: кышь, юродивые, пошли с паперти долой!

Русская интеллигенция с неотъемлемым для нее богоискательством, переходящим в богоборчество, с не принятой православной теодицеей и "возвращенным билетом", не с университетов началась и не с недоучившихся семинаристов, а со страстного желания учить народ. Великий почин вавилонских прорабов. Непонимание, что у народа учиться должно. Блок не первый на этом раздвоенном пути, но он первый кто осознал и пропел, кто ощутил богооставленность как "возмездие"(какое ж возмездие - все по грехам, по грехам!), кто остался один на один с "этой" страной, с ее непонятной, надвигающейся "переменами и мятежами" историей... За крысоловом потянулись многие... И кающаяся и платившая всю жизнь за все пляски во всех "бродячих собаках" Ахматова. И путаник Пастернак, наконец-то впавший в "неслыханную простоту" и заговоривший по-русски и даже крестившийся тайком перед смертью... Но то еще были настоящие люди и поэты. Народными не ставшие, потому как "дудочка" увела, потому как аукалось в их строках накликаными своими мятежами "возмездие", потому как несли они грехи и не столько свои, сколько всех предшествующих Карамазовых от литературы. Дальше было хуже: " не было гостей да вдруг нагрянули" - пришла мелкая антипоэзия Вознесенского и довольно крупная антирусская (какое бы слово вставить!) Бродского. И это уже не "вдоль обрыва, по-над пропастью" - это уже за...

Русское - нерусское, монизм - дуализм, традиционный тип сознания и цивилизационный. Тут простой антитезой не объяснишь. Пример нужен. Вот пример. Два стиха о любви:

Я вас любил: любовь еще, быть может,

В душе моей угасла несовсем;

Но пусть она вас больше не тревожит;

Я не хочу печалить вас ничем...

И...

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела...

На озаренный потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка,

Со стуком на пол.

И воск слезами с ночника

На платье капал...

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно...

А приглядеться: в первом ни одной метафоры да и эпитеты - где они? А рифмы-то какие - ужас! - "не совсем" с "ничем" рифмуется.

Во втором: тут все отделано под евростандарт - мелодия, аллитерации. Но все-таки оно блекнет рядом с первым (а мы не такое плохое и не такое уж нерусское на второе подобрали). В чем тут дело? - Да в том, что сначала Слово и Смысл, а для кого-то игра слов. Нет, у нас со словом не играют.

В первом: "Я вас любил: любовь еще, быть может..." - и никакого сомнения, что любил, любит и будет любить. И именно об этом. А было ли тут "скрещенье рук и ног" из текста не видно. Автора это не интересует. Тут все целомудренно, тут таинство, а за таинством - жертвенность и преодоленный грех.

Во втором: "скрещенье..." а была ли Любовь? Не ясно, не об этом у автора - "жар соблазна " захлестывает, "башмачок на пол падает"... И вся поэзия отсюда, и везде: вместо "любовь" - "сердечная смута", "свойства страсти". Красиво? - Быть может, но куда дорога-то вымощена?

Вот Русское и Нерусское. Вот весь монизм - дуализм. - Грубо? Кто-то обидится. Привыкли, прилепились сердцем... - Даждь, Господи, зреть прегрешения наши!

Но это цветочки. А вот как отзывается у Вознесенского:

Человек - не в разгадке плазмы,

А в загадке соблазна...

Отгадка-то проста. Но грех - грехом, а дальше уж просто сатанизм:

Соблазнитель крестообразно

Дал соблазн спасенья души...

Это о Христе. Да и книга у Вознесенского так и называется: "Соблазн". Куда уж конкретней! Впрочем, у Достоевского и это предсказано: "великий инквизитор", он же "соблазнитель" - вот ключ к нашему литературному расколу на Алеш и Иванов. Куда уж апостасийней! Откуда это? А вот у Блока... "Скоро волнение его нашло себе русло: он попал в общество людей, у которых не сходили с языка слова "революция", "мятеж", "анархия", "безумие". Здесь были красивые женщины "с вечно смятой розой на груди" - с приподнятой головой и приоткрытыми губами. Вино лилось рекой. Каждый "безумствовал", каждый хотел разрушить семью, домашний очаг - свой вместе с чужим. Герой мой с головой ушел в эту сумасшедшую игру...","...есть на самом деле только две силы: сила тупой и темной "византийской" реакции - и сила светлая - русский либерализм". Это станет лейтмотивом всей гражданской лирики: Россия - "красавица" (не мать, а жена!), усыпленная "колдуном" (т.е. православием). Но вернемся к "светлому либерализму": " Семья начинает тяготить ... Еврейка. Неутомимость и тяжелый плен страстей. Вино. На фоне каждой семьи встают ее мятежные отрасли - укором, тревогой, мятежом. Может быть они хуже остальных, может быть, они сами осуждены на погибель, они беспокоят и губят своих, но они - правы новизною, Они способствуют выработке человека. Они обыкновенно сами бесплодны. Они - последние. В них все замыкается. Им нет выхода из собственного мятежа - ни в любви, ни в детях, ни в образовании новых семей... Они всегда "демоничны". Они жестоки и вызывающи... Они - едкая соль земли. И они - предвестники будущего. " Это все из набросков к "Возмездию", 1911 год. А в 1918 -м будущее уже наступило и Блоку померещился Христос впереди палящих навскидку красноармейцев. Христос и на самом деле был, но только не с красным флагом, а со крестом. ("Но я иногда сам глубоко ненавижу этот женственный призрак" - Из "Записных книжек" Блока). Ну что же, вот вам "упругие шелка" и "душный, смертный плоти запах" - а далее - "жар соблазна", а там и Спасителя Соблазнителем поименуем. Все как Федор Михайлович и предсказал. После Блока пришел в русскую поэзию "друг единственный", который в стакане отражен - и это по Карамазову.

Кто-то заступится и скажет, что, мол, то лирические герои, а то сами поэты! - Нет, братцы, у нас на Руси так не играют: "Слова поэта - суть его дела". Лирический герой это и есть истинное лицо поэта, а его грешное земное "я" мы здесь и вовсе не трогаем, потому как не судьи, но критики.

Но настоящие ягодки еще впереди:

Конец Бытия и перечеркнутость быта. Отсутствие смысла. Тягостное ощущение обреченного на непонимание и не желающего быть понятым. Язык, только на первый взгляд являющийся русским... Речь о Иосифе Бродском. Мы не найдем здесь слов "Родина", "Отчизна" - вместо них звучит одна и та же нота: "эта местность", "Азия", "окраина Китая". А в прозе: "Я жертва географии. Это то, что роднит меня до сих пор с державой в которой мне выпало родиться, с нашим печально, дорогие друзья, знаменитым Третьим Римом". Но оставим прозу в стороне, особенно такую "историческую", как "Путешествие в Стамбул". В прозе, в интервью много такого от чего мороз по коже и - о, если бы! - было тут одно суемудрие... Но вернемся к стихам. Естественно нет у Бродского и такого слова как "народ", а вместо него - "масса", "стадо", "очередь к кассе". Нету и "любовь", "любимая", а если и появляются, то только в ироническом тоне, призванном прикрыть отчаяние никем не любимого человека (все это, кажется, уже было в 1911 году!): "Дорогая развлекалась со мной... чудовищно поглупела... молода, весела, глумлива..." Вместе с любовью поставлен крест на собственном прошлом, а заодно и на прошлом Родины и - в итоге - на ее будущем. Все самое святое для русского человека от "любимой" до "отеческих гробов" не просто обозвано какими-то нехорошими словами, а совершенно искренне, с присущим трагизмом, воспринимается автором как Небытие, как словесная фикция, навязчивая идея, от которой должно избавиться - хотя бы и ценою жизни. Все это вызывало бы лишь жалость и сострадание не будь дьявольской обольстительности ловкорифмующихся строк, не будь завораживающего обмана набегающих волна за волной четверостиший, способных сглазить, загубить, увести за своей дудочкой в преисподнюю целую страну... что и сбывается отчасти. Но оставим пока: что делаешь, делай скорее, Крысолов! По правде говоря, надо было своевременно в ухо дать, а не критикой заниматься, но потерпим - потому как не кулачные бойцы ныне, но критики. Двинемся далее по пагубному пути подмены смыслов...

Есть ли у поэта слова "жизнь" и "Бытие" в необсмеянном виде... где же? Они оборачиваются

...драмой из жизни кукол,

чем мы и были, собственно, в нашу эру.

Отсюда жизнь (а вместе с ней и творчество - единственный, казалось бы, не подвергшийся распаду Смысл) "на склоне", на "закате", "на отливе" собственного существования представляется некой смысловой энтропией: "...червяк устал извиваться в клюве":

...перемещение пера вдоль по бумаге есть

увеличение разрыва с теми...

Сплошные определения, гиперметафоры, подменяющие общение с жизнью, отбрасывающие ее за пределы поэзии.

Да и что вообще есть пространство, если

Не отсутствие в каждой точке тела.

А где же присутствие Божие? В русской поэзии случалось богоборчество с традиционным духом несмирения. Но богоборчество в конечном итоге есть доказательство бытия Божьего от обратного. Богоборцами были и Маяковский, и Есенин (до времени). Но никогда не являлось в русской поэзии богоотрицания. Бродский явил и это...

Назорею б та страсть...

воистину бы воскрес!

Но видно, в глубине души все-таки стыдно и потому несходящая гримаса брезгливости по поводу всего русского, православного, народного. Гримаса призванная, быть может, прикрыть страх от содеянного:

Входит некто Православный, говорит: "Теперь я - главный.

У меня в душе Жар-птица и тоска по государю.

Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.

Дайте мне перекреститься, а не то в лицо ударю..."

Вот как ловко: ему глумиться над Россией можно, а нам его - ни-ни. Но видимо придется процитировать и еще. Словом, обратить взор на то, что видел поэт на месте своей Родины, туда, "куда смотреть" - по его мнению - "не стоит":

...Я не любил жлобства, не целовал иконы,

и на одном мосту чугунный лик горгоны

казался в тех краях мне самым честным ликом.

Зато столкнувшись с ним теперь в его великом

варьянте, я своим не подавился криком...

Оставим "православное жлобство" (кстати, замечаете, какой мертвящей силлабикой веет), но что правда, то правда - бесовский лик горгоны это и есть истинный лик американской "свободы". И это легенда, что выгнали его, бедного Данта, с родной земли - с первых строк было понятно, что он тут не задержится. Ибо эта земля не есть его Родина и тот одинокий голос русского человека, что прорвался однажды: "На Васильевский остров я приду умирать" - замолчал в поэте навсегда. Ну что ж - Венеция, так Венеция - вольному воля, но можно ли представить Рубцова или Есенина покоящихся в Венеции?

Конечно, именно такой поэт был необходим вечным западникам у нас и, истомившимся в ожидании падения России, там - на Западе. Его ждали, его пришествия чаяли - и он явился из мрака петербургских дворов-колодцев, из сигаретного дыма еврейских кухонь, из извечной тоски Антихриста по соблазненным. Дальше оставалось только раскрутить, вознести (главную буржуинскую премию за просто так не дадут!), заморить (на всякий случай) и сложить венки... Это ничего, что народная тропа к монументу не видна, но уж "слух"-то "по Руси" при современных-то средствах распустить можно. И это бы ничего - беда, что у памятника физиономия горгоны: всяк, кто посмотрит, окаменеет.

"Меланхолическая разочарованность Байрона... уступила место равнодушию, в котором уже не презрение и не богохульный бунт гордости... а пошлая расслабленность души, произведенная не бурею страстей и не бедствиями жизни, а просто неспособностью верить, любить, постигать высокое...", В.А.Жуковский - Н.В.Гоголю, 1848 г. И еще: "И многие лжепророки восстанут и прельстят многих..."

Нет, на этом заканчивать нельзя. Необходимо отдохновение. Вернемся к Удерживающему. К нашей Традиции. Так что же такое монизм или, как мы его определили в рамках искусства, - теоцентризм? А это Дар, возможность и силы быть счастливым - онтологически счастливым, а значит и целостным, целомудренным в своем творчестве. Ощущать Бога, любить Родину (а эта любовь и в любви к женщине отражается, и к матери, и - вся лирика отсюда). Кредо русской литературы предельно просто: что спасительно для души, то и для русской литературы спасительно.

Да, последние времена... А Россия всегда жила и живет в последних временах. И будет жить. Потому как Третий Рим, дом Богородицы... Потому как распад - распадом, а Россия - Россией. Вернемся к Удерживающему:

... И только я с поникшей головою,

Как выраженье осени живое,

Проникнутый тоской ее и дружбой,

По косогорам Родины брожу

И одного сильней всего желаю -

Чтоб в этот день осеннего распада

И в близкий день ревущей снежной бури

Всегда светила нам, не унывая,

Звезда труда, поэзии, покоя,

Чтоб и тогда она торжествовала,

Когда не будет памяти о нас...

Есть мистическая связь между Россией и ее словесностью, ее "вертоградом цветущим", "дивным садом". Если гибнет одно, то засыхает и другое. Есть в российской словесности и то, унаследованное от фольклора, что идет вне текста, на подсознательном уровне - душа поэзии. Можно ли рассказать об этом. Можно, и мы уже начали. И продолжим...

РУССКАЯ ЗЕМЛЯ - Журнал о русской истории и культуре - http:\\www.rusland.spb.ru
КАРТА САЙТА
Для полного отображения сайта включите в браузере поддержку скриптов
http:\\www.rusland.spb.ru