Тем людям, которые застали Пушкина в полном могуществе его творческой деятельности, трудно представить себе надежды и степень удовольствия, какие возбуждены были в публике его первыми опытами, - говорит П. В. Анненков.- Стих Пушкина, уже подготовленный Жуковским и Батюшковым, был в то время еще неправилен, очень небрежен, но лился из-под пера автора, по-видимому, без малейшего труда... Казалось, язык поэзии был его природный язык». Замечательно развита была уже тогда способность Пушкина говорить звуком голоса, к которому он в данный момент внутренним слухом прислушивался, не лишая его притом неповторимого пушкинского тембра и тем предавая ему оригинальную прелесть.
П. Липранди, «Русский Архив», 1866 (Декабрь 1821 г. Поездка Пушкина с подполковником И. П. Липранди по Бессарабии) <В Измаиле>.
Я возвратился в полночь, застал Пушкина на диване с поджатыми ногами, окруженного множеством лоскутков бумаги. Он подобрал все кое-как и положил под подушку... Опорожнив графин Систовского вина, мы уснули. Пушкин проснулся раньше меня. Открыв глаза, я увидел, что он сидел на вчерашнем месте, в том же положении, совершенно еще не одетый, и лоскутки бумаги около него. В этот момент он держал в руке перо, которым как бы бил такт, читая что-то; то понижал, то подымал голову. Увидев меня проснувшимся же, он собрал свои лоскутки и стал одеваться.
«Утро Пушкин посвящал литературным занятиям,- пишет П. В. Анненков,- созданию и приуготовительным его трудам, чтению, выпискам, планам. Осенью - эту всегдашнюю эпоху его сильной производительности, он принимал чрезвычайные меры против рассеянности и вообще красных дней: он не покидал постели или не одевался вовсе до обеда. По замечанию одного из его друзей, он и в столицах оставлял до осенней деревенской жизни исполнение всех творческих своих замыслов и в несколько месяцев сырой погоды приводил их к окончанию. Пушкин был, между прочим, неутомимый ходок пешком и много ездил верхом, но во всех его прогулках поэзия неразлучно сопутствовала ему. Раз, возвращаясь из соседней деревни верхом, обдумал он всю сцену Димитрия с Мариной в «Годунове». Какое-то обстоятельство помешало ему положить ее на бумагу тотчас же по приезде, а когда он принялся за нее через две недели, многие черты прежней сцены изгладились из памяти его. Он говорил потом друзьям своим, восхишавшимся этою сценою, что первоначальная сцена, совершенно оконченная в уме его, была несравненно выше, несравненно превосходнее той, какую он написал».
А. Д. Скоропост, заштатный псаломщик, по записи послушника Святогорского монастыря Владимирова, «Русский Архив», 1892
Пушкин за время этих двух лет дома вел жизнь однообразную; все, бывало, пишет что-нибудь или читает разные книги. К нему изредка приезжали его знакомые, иногда приходили монахи из монастыря, а если он когда выходил гулять, то всегда один и обязательно всегда пешком. Он любил гулять около крестьянских селений и слушал крестьянские рассказы, шутки и песни. В свое домашнее хозяйство он не входил никогда, как будто это не его дело и не он хозяин. Во время бывших в Святогорском монастыре ярмарок Пушкин любил ходить, где более было собравшихся старцев (нищих). Он, бывало, вмешается в их толпу и поет с ними разные припевки, шутит с ними и записывает, что они поют, а иногда даже переодевался в одежду старца и ходил с нищими по ярмарке... На ярмарке его всегда можно было видеть там, где ходили или стояли толпою старцы, а иногда он ходил задумавшись, как будто кого или чего ищет.
И. И. Лапин, торговец из г. Опочки, «Дневник»
1825 год... 29 маия в Святых Горах был о девятой пятницы <на Святогорской ярмарке> ... и здесь имел щастие видеть Александру Сергеевича Г-на Пушкина, которой некоторым образом удивил странною своею одеждою, а на прим(ер). У него была надета на голове соломенная шляпа - в ситцевой красной рубашке, опоясовши голубою ленточкою, с железною в руке тростию с предлинными чор(ными) бакинбардами, которые более походят на бороду...
И. И. Пущин. «Записки о Пушкине», 1858
Не было силы остановить лошадей у крыльца, протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора… Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим. Он забыл, что надобно прикрыть наготу, я не думал об заиндевевшей шубе и шапке. Не знаю, что делалось. Прибежавшая старуха застала нас в объятиях друг друга в том самом виде, как мы попали в дом: один - почти голый, другой - весь забросанный снегом. Наконец пробила слеза (она и теперь, через тридцать три года, мешает писать в очках), мы очнулись. Совестно стало перед этою женщиной, впрочем, она все поняла. Я тотчас догадался, что это добрая его няня, столько раз им воспетая, чуть не задушил ее в объятиях.
Н. Н. Киселева (Ушакова), в передаче ее сына Н. С. Киселева
Впечатление, произведенное на публику появлением Пушкина в московском театре после возвращения из ссылки, может сравниться только с волнением толпы в зале Дворянского собрания, когда вошел в нее А. П. Ермолов, только что оставивший кавказскую армию. Мгновенно разнеслась по зале весть, что Пушкин в театре; имя его повторялось в каком-то общем гуле; все лица, все бинокли были обращены на одного человека, стоявшего между рядами и окруженного густой толпой.
«НЯНЕ», 1826, Москва.
Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя!
Одна в глуши лесов сосновых
Давно, давно ты ждешь меня.
Ты под окном своей светлицы
Горюешь, будто на часах,
И медлят поминутно спицы
В твоих наморщенных руках.
Глядишь в забытые вороты
На черный отдаленный путь;
Тоска, предчувствия, заботы
Теснят твою всечасно грудь.
То чудится тебе...
Арина Родионовна - ПУШКИНУ, 30 января 1827 г., из Михайловского (Писано под ее диктовку деревенским грамотеем)
Имею честь поздравить вас с прошедшим новым годом, и желаю я тебе, любезному моему благодетелю, здравия и благополучия, а я вас уведомляю, что я была в Петербурге, и об вас никто не может знать, где вы находитесь, и твои родители об вас соболезнуют, что вы к ним приедете... Любезный друг, я цалую ваши ручки с позволения вашего сто раз и желаю вам то, чего и вы желаете, и пребуду к вам с искренним почтением Арина Родивоновна.
Арина Родионовна - ПУШКИНУ, 6 марта 1827 г., из Михайловского
Любезной мой друг, Александр Сергеевич, я получила ваше письмо и деньги, которые вы мне прислали. За все ваши милости я вам всем сердцем благодарна; вы у меня беспрестанно в сердце и на уме, и только когда засну, забуду вас и ваши милости ко мне... Приезжай, мой Ангел, к нам в Михайловское,- всех лошадей на дорогу выставлю. Я вас буду ожидать и молить Бога, чтобы Он дал нам свидеться... Прощайте, мой батюшка, Александр Сергеевич. За ваше здоровье я просвирку вынула и молебен отслужила: поживи, дружочек, хорошенько,- самому слюбится. Я, слава Богу, здорова, цалую ваши ручки и остаюсь вас многолюбящая няня ваша Арина Родивоновна.
«26 мая 1829 года»
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучной жизни шум.
Это стихотворение помечено 26 мая - день рождения Пушкина, а неделей раньше «Воспоминание»: «Когда для смертного умолкнет шумный день…».
В конце 1829 года «Дар напрасный…» был напечатан в «Северных цветах».
Добрая знакомая Пушкина Елизавета Михайловна Хитрова (дочь М. И. Кутузова) имела случай показать эти стихи митрополиту Филарету (почитаемому иерарху и плодовитому писателю). Немного времени спустя - в начале 1830 года - она передала Александру Сергеевичу стихотворный ответ владыки Филарета (опубликованный в журнале «Звездочка» без подписи).
А. Г.