(Самара)
Антону Жоголеву
Вот так прожить – без предисловий,
Неброско, как бы между строк;
Но – звёздный отблеск в изголовье,
Пока ещё не вышел срок.
Вот так прожить, Господним летом –
Как на полях черновика.
Мир полниться закатным светом,
И поглощает свет река.
Долина застится туманом.
Какие дивные места!
Путь от кургана до кургана
И от креста и до креста.
Путь до родимого погоста.
Рубеж незримый перешли.
А за спиною – версты, версты
Родной исхоженной земли.
А за спиною – пол-России…
Какой бурьян среди могил!
Всё получили, что просили.
Свет невечерний озарил.
Это будет лишь кино,
замысел его банален;
двое, полумрак,
окно
настежь;
он молчит, печален.
Рядом – женщина,
нежна,
неумела и прекрасна.
Кто она ему – жена?
Мне пока ещё не ясно.
Он – художник, нелюдим.
А она … Н е в этом дело.
Он, по-моему, любим
этой женщиной несмелой.
Он художник.
Но рука
чуткая
боится кисти…
Ночь пройдёт.
Рассвет. Река.
С лип уже слетают листья.
Он:
- Какая тишина…
Всё забыть и делать дело.
- Я тебе ещё нужна? –
и прильнёт к плечу несмело,
неумела и смешна
(всё по прихоти сюжета).
Кто она ему – жена?
Суть не в этом. Суть не в этом…
…Он возвращался, как бродяга,
как блудный непрощёный сын.
Остановился у оврага
под робким шелестом осин.
Он возвращался очень долго
земным неправедным путём.
А впереди темнела Волга
и ивы мокли под дождём.
А впереди была дорога
и тишина Сокольих гор,
и первозданный , слава Богу,
пространства русского простор.
И не смущала непогода
и тьмы ожившей ворожба.
Какая русская природа!
Какая русская судьба!
Какие тихие кладбища,
где не забвение – покой.
Он возвращался, словно нищий,
покинутый своей судьбой.
Он возвращался… Воздух стынет ,
и тьма ложиться на поля.
Когда никто уже не примет,
всё ж примет мать-сыра-земля .
Под яблоней разрою снег –
запахнет поздним листопадом,
дыханием неспешных рек,
запущенным и старым садом.
Плод невеликий надкушу –
кислит и освежает дичка,
синицам хлеба накрошу
по отороческой привычке.
Моя родимая земля,
Моё родное пепелище,
Погосты, пажити, поля…
С сумой вернулся, словно нищий.
Подайте памяти кусок,
подайте раннее прощанье,
подайте, что не уберег,
хотя бы тень воспоминанья.
Простите, голые леса,
прости, продрогшая осина.
Я слышу, слышу голоса!
Простите, как прощают сына.
Я слышу то ли ветра стон,
что непогоду обещает,
то ль дальний колокольный звон
но лишь зовут, а не прощают.
Простите несуразный путь,
Даруйте миг отдохновенья.
И кто-то шепчет, что не суть
и что не будет мне прощенья.
Какие странные названья:
Смышляевка , Кинель , Подбельск .
И встречи горше расставанья,
и песнь зазубренная рельс.
Какая изморось на шпалах,
как хрупок утренний ледок
и горек запах листьев палых…
Пекарня, станция, ларёк…
Здесь ничего не изменилось,
осталась прежней жизни суть.
О Родина , пошли мне милость
и – грешного – не обессудь.
Пошли подмерзшие дороги,
пошли озябшие поля,
даруй великим и немногим,
осенняя моя земля.
Пусть поезда несутся мимо,
пусть будет изморось, ледок,
пусть будет горький запах дыма,
всё то, что в сердце уберёг.
… В самые родные даты
впишу и это я число;
я снова вышел из палаты,
и снова – не произошло.
Вновь жизни вечная остуда,
и позднего стыда слеза…
Я слышал голоса оттуда,
я слышал, слышал голоса,
пока стелилися туманы,
пока звенели стремена,
пока залечивались раны
и получались ордена.
Необозримо поле брани,
и так далёк ещё причал.
Я побывал уже на грани,
я полграницы истоптал,
пока бесчинствуя, враждуя,
не замечая небеса…
Я ни на что не претендую,
я просто слышал голоса,
когда нависли тучи низко,
не оставалось больше сил,
и время было близко-близко.
Но снова ангел отпустил.
ещё не наступили сроки,
и не исчерпана вина.
Мы справедливы и жестоки,
как та – сплошная – тишина.
И снова нежности приливы,
и снова – памяти разлом,
и снова ангел терпеливый
мне машет сломанным крылом.
«Никто ни в чём ни виноват», -
твердил спокойно и упрямо
и брёл на гаснущий закат.
«И мертвые не имут срама», -
твердил.
Нагрянут холода,
подмёрзнут русские дороги,
Ведущие Бог весть куда….
«Люблю всех сирых и убогих»,-
Твердил.
И постучал в окно,
Где свет был робок и печален.
- Где постелить вам?
- Всё равно.
И был за это благодарен.
Но долго не решался лечь.
Светила кроткая лампада.
И русская не стыла печь.
А больше
Ничего не надо.
Когда отрину мудрость черни
и по миру пойду с сумой,
мои великие кочевья
незримо двинуться за мной.
Моя предвечная дорога –
по первопутку, не торя;
С монастыря и до острога,
и снова до монастыря.
И снова … П рочь бежать гордыни
и не довериться уму;
а воздух стынет, стынет, стынет,
и свищет ветер сквозь суму.
Благодарить за это Бога:
из праха – грешный – снова в прах.
И что мне дольная дорога,
коль вечен град на небесах.
И что мне, что мне мудрость черни.
Блаженны кроткие, они
наследуют и свет вечерний,
и станций тусклые огни.
В товарнике, в пустом вагоне,
рассвет застигнет вдруг меня –
разъезд, стреноженные кони
и в первом инее стерня.
А поезд снова в даль несётся!
Здесь – то же: мирное жильё,
и женщина идёт к колодцу.
Но не узн аю я её .
И будет день, и будет пища;
блаженны кроткие … К огда
меня уже никто не ищет
и – мимо, мимо поезда…
Мне чужого не надо,
мне б своё донести.
Где ты, малое стадо?
заповедны пути.
Тихий свет Санаксара
средь мордовских лесов;
с колоколенки старой
слышен вечности зов.
Вековая обитель
нас смиренно зовёт;
здесь незримо Спаситель
тихий свет бережет.
первозданное небо
и нездешний приют;
не насущным лишь хлебом –
здесь иначе живут.
Здесь иначе, иначе;
непорочная Русь;
тихо ивогла плачет;
тайн Святых причащусь.
Несказанные звуки
и великий покой.
Сколько веры и муки!
Монастырь над рекой.
Но врата эти узки.
Что в дорогу возьму?
…И лампады свет тусклый,
побеждающий тьму.
На полях книги В. Осипова у меня написался экспромт:
Осень ли, холод и дождик косой,
Тот полустанок, звезда и дорога…
Радости нету … Но виден Покой.
Светлый покой в ожидании Бога.
Андрей Грунтовский